Летняя школа «Лучшая земля»

Уникальный природно-территориальный комплекс Самарская Лука, включённый в список Всемирного наследия, с 1-го по 7-е июня 2011 г. принимал первую смену летней школы «Лучшая земля». Необычный проект проходил в оздоровительном лагере «Жигули».

При открытии школы выступили заместитель директора Жигулёвского природного заповедника, кандидат наук Г.П. Лебедева и заместитель директора национального парка «Самарская Лука» М.М. Андрианова. Они рассказали о специфике работы этих организаций.

Затем слушатели школы с помощью жребия были разделены на четыре учебные группы: Смоленские, Самарские, Новгородские, Белгородские. Название каждой группы определяло основное задание: изучить и понять особенности разных культурных территорий.

Несмотря на то, что все слушатели были жителями Самарской области, они должны были отстаивать интересы предложенного региона. Так слушатели учились понимать мир, свой край и другие территории, понимать свою страну.

Учебный процесс делился на два блока. Один блок – это теоретическая подготовка, которая включала в себя лекции и учебные викторины. Второй блок – это мастер-классы и подготовка к заключительному фестивалю.

Три дня дети слушали лекции, по физической географии, биогеографии, культурной географии, самостоятельно изучали предложенные им регионы и состязались в знаниях на учебных викторинах. Занятия проводили:

профессор Самарского госуниверситета, доктор биологических наук – С.А.Сачков;
доцент Самарского госуниверситета, кандидат наук – И.В. Дюжаева;
доцент Самарской академии государственного и муниципального управления, кандидат наук – Н.В. Иванова;
научный сотрудник ИЭВБ РАН, кандидат наук – Ю.К. Рощевский;
преподаватель Тольяттинского музыкального училища, фольклорист и этнограф – И.И. Миронцева;
научный сотрудник Жигулёвского заповедника – О.И. Фадеева.
Проект «Лучшая земля» пока единственный в своем роде. Организаторы видят своей задачей научить детей и молодежь понимать и уважать культуры разных регионов. На занятиях и мастер-классах учащиеся среднего и старшего возраста учились воспринимать мир не как единое целое, к чему все достаточно привыкли, а как совокупность культурных регионов.

Каждая местность по-своему прекрасна, устойчивость, стабильность мира и страны зависят от способности людей поддерживать разнообразие регионов. «Прекрасный регион» и «Лучшая земля» – самые частые эпитеты, применяемые ко всем изучаемым территориям.

На финальном мероприятии – фестивале «Лучшая земля» не использовались громогласные усилители и музыкальные аудио записи. Слушатели школы должны были «вживую», «под открытым небом» исполнить народные песни и праздничные обряды, свойственные разным регионам. Так как первая смена проходила в преддверии Троицы, все номера были посвящены этому народному празднику. Готовила слушателей к фестивалю талантливый педагог, этнограф и фольклорист Ирина Ивановна Миронцева.

Было много волнений: будут ли подростки и старшеклассники петь и водить старинные хороводы? В лагерь приехали дети, не ориентированные на выступления. Они более склонны к интеллектуальному труду. Но оказалось, что в генетической памяти наших детей чудесным образом сохранилось благожелательное восприятие старинных, не знакомых им мелодий и праздничных обрядов. Это чудо не вписывается в законы современной генетики. Это чудо вселяло надежду, что многое, казавшееся ушедшим из нашей традиционной культуры, таинственным образом теплится в душах наших детей.

Автором проекта и руководителем школы стал член общественной палаты Самарской области – Юрий Рощевский. Успешной работе летней школы на всех этапах помогали волонтеры, студенты-географы из Поволжской государственной социально-гуманитарной академии: Н.В. Гунина, Д.А. Мещерякова, А.А.Пахомов. Программу занятий для школы вместе с автором разрабатывала студентка Самарской академии государственного и муниципального управления Ю.В. Коршикова.

В проекте участвовало много организаций. Основную часть средств (60%) выделило Министерство образования и науки Самарской области. В подготовке и проведении школы участвовали также:

Институт экологии Волжского бассейна РАН;
Общество содействия национальным паркам «Парквей»;
Самарская академия государственного и муниципального управления;
Самарское отделение Русского географического общества;
Поволжская государственная социально-гуманитарная академия;
Музей-театр «Жигулёвская сказка».
Слушателями первой смены «Лучшей земли» стали 80 учащихся из Самары, Тольятти и Жигулёвска.

Завершая смену, руководитель школы Ю.К. Рощевский вручил сертификаты об окончании школы и награды и дал слушателям и участникам проекта напутствие: «Где бы вы ни жили, помните: мир и спокойствие на земле будут только тогда, когда вы будете поддерживать региональные особенности своей земли и уважать особенности других регионов! Серость и однообразие регионов губит мир!».

http://samara.rgo.ru/2011/06/20/letnyaya-shkola-luchshaya-zemlya/#

Юрий Рощевский, создатель национального парка «Самарская Лука»
Интервью с Передатчиком традиций
Автор: Вадим Карасев

...Жили два брата: Сокол и Жигуль. У Сокола была собака. Стала ходить к ним красавица Волга. Не хотел Сокол с братом разлучаться и приказал собаке не пускать Волгу к ним. Переоделась Волга, пришла опять. Братья стоят, смотрят на красавицу. Волга ударила их и прошла между ними. Собака успела пролаять: тип-тяв. Окаменели братья и собака, а Волга рекой потекла. Сокол и Тип-Тяв остались на одном берегу Волги, Жигуль — на другом («Сокол и Жигуль», генеалогический миф)

Живёт он на окраине Жигулёвска в избушке, которой бы упасть, да книги не дают, колоннадами подпирая потолок. 19 тысяч томов! Интервью я, правда, брал не здесь, а в детском лагере «Жигули», что на территории национального парка «Самарская Лука». Второй год подряд при финансовой поддержке областного Министерства образования мой собеседник устраивает здесь экологические смены летней школы «Лучшая земля». Что, в общем-то, логично для создателя национального парка «Самарская Лука»... ЮРИЯ РОЩЕВСКОГО. Всё «культурное пространство» его кабинета в детском лагере «Жигули» занимают они же — книги. История, краеведение, этнография, география, топонимика, экология, психология, но больше всего трудов по культуре и фольклору.
КРАЕВЕД — «СЛИТОК» ЭКОЛОГИИ И КУЛЬТУРЫ
— Юрий Константинович, что привело Вас, биолога по образованию, эколога по призванию, естественника по профилю, в сугубо гуманитарную сферу фольклора?
[spoiler]
— Моя судьба сложилась так, что, получив специальность по биологии и химии, я достаточно долго преподавал в вузах, где понял: нашему краю нужен национальный парк. 12 лет отдал я этому делу, уволился из университета, переехал в Жигулёвск. Когда же парк «Самарская Лука» был открыт, стало ясно, что работать в нём некому. Чтобы спасти уникальную территорию, я сагитировал ещё 14 выпускников. Бросив всё по окончании университета, они устроились на работу в парк. Тут-то и пошли «подводные камни». Дело в том, что Национальный парк официально подчиняется лесному или природоохранному ведомству. Но идеологически это должна быть территория, где пестуется не только природа, а, в равной мере, культура. Реально же этот баланс нигде у нас не соблюдается. Причина банальна: специалистов такого широкого профиля нет, и никто их не готовит. И я задался целью сделать так, чтобы Парк существовал не просто для галочки, а функционировал по правилам, разработанным международным экологическим сообществом специально для воплощения идеи национальных парков. Не тут-то было. Парки относились к лесному ведомству, ввиду чего гуманитариев, на которых завязана вся культурная составляющая, к штатной работе привлечь было нельзя. Всё, чего я добился: устроил одного увлечённого историей биолога в научный отдел. По крайней мере, был не халтурщик: данные собирал достоверные. Но легко понять, парню недоставало профессиональных знаний в области культуры.
— Сергей Георгиевич Кара-Мурза, профессор-биолог, стал выдающимся специалистом по истории и политологии. Начинал в 1990-е годы с отдельных публицистических статей. Потом, в 2000-е, пошли, одна за другой, капитальные монографии по коренным причинам кризиса в нашей стране. Пример, безусловно, редкий, но знаменательный: естественник с его ясным строем мысли, системным подходом, любовью к точным наукам, становится сильнейшим историком, овладев ещё и ярким, убедительным слогом.
— Вот как!? Я об этом не знал! Тут дело, видимо, в фундаментальном менталитете. Человек, обладающий им, за любое дело берётся основательно и доводит до конца. Есть немало людей, у которых пресловутое «хобби» достигает высочайшего профессионального уровня.
— А то и превосходит...
— А то и превосходит. Иногда дело даже не столько в таланте, сколько в заложенной культуре прилежания. В общем, «правдами и неправдами» я изыскал возможности приглашать людей со стороны для изучения культурных ценностей на территории Самарской луки. Чтобы ценности эти хотя бы фиксировались. Об охране в ту пору речь не шла вообще. Московское и Куйбышевское начальство возмущала сама постановка вопроса об охране. Притом что краевед это, прежде всего, специалист по ценным природным территориям, а ценности нуждаются в сбережении и охране. Краевед в идеале — это «слиток» экологии с культурой. И я искал этот «слиток».
— В чём же дело? Сейчас все только и говорят про экологию, «малую родину». Разве профессия краеведа не актуальна?
— Увы, «рынок» диктует свои «ценности», и краевед-эколог не нужен нигде, а краевед-культуролог — тем более. И когда я планомерно вёл поиски специалистов по фольклору, желающих изучать Самарскую Луку, слышал одно: «идея неплоха, но у нас в планах нет возможности её реализовать, у нас полная занятость» и т.п. То есть никто не говорил, что это глупость, но специалиста найти не удалось. Между тем, знатоки устного фольклора старели и умирали, а фиксировать их знания оказалось некому! Некому стать передатчиком традиций. Возникла реальная угроза, как бы не прервалась связь поколений, поскольку именно фольклор вычленяет особенности данного места на фоне всех других. Так я понял, что обязан заняться и этим. Вооружился диктофоном размером с ладонь и двинул по деревням, где быстро понял, что почти ничего не знаю в этой области. Во мнении ученых-фольклористов, я был «кустарь-самоучка». И чтобы подтянуть свои знания хотя бы до вузовского уровня, начал учиться. Читая всю доступную литературу по этой теме, увидел: ментальность разных мест изучается сравнительно недавно, у этносов она более изучена. Тогда мне и открылся во всём многообразии уникальный мир региональных культур.
— Наша Самарская Лука входит в их число?
— Абсолютно уникальная территория со свойственным только ей менталитетом. Причём, на это повлиял целый ряд совершенно оригинальных исторических и географических обстоятельств. Меткую характеристику этим местам дал ещё Илья Ефимович Репин, приезжавший в село Ширяево на пленэр, бурлаков рисовать с натуры. Он и сравнил Жигулевскую горную гряду с лихой плясовой музыкой на фоне заунывных мелодий плавных берегов Волги в других местах. И ведь, в самом деле, русская равнина на протяжении тысяч вёрст не знает подобных возвышенностей. Жигулёвские горы в их Волжском обрамлении сотворили на Самарской Луке не только уникальные ландшафты с необычным сочетанием фауны и флоры, — они породили особый дух традиционной культуры. Просвещённая Европа об окрестностях Жигулей услышала ещё в XVII веке, благодаря книге Адама Олеария с приложенными картами, рисунками и сонетами Пауля Флеминга. Но до высот общенациональной значимости народную культуру Самарской Луки поднял блестящий исследователь и писатель Дмитрий Николаевич Садовников (1847-1883). Он первым заговорил о Самарском крае, выделив культурное пространство, связанное с Жигулями и Самарской Лукой.
«Это было давно-давно. Вместо Жигулёвских гор были на этом месте поля. Люди заселились на берегу и эти поля засевали, скотину держали, пасли эту скотину, хлеб убирали, ели, пили. Всё, вот. И протекала река Волга. По этой Волге люди плавали. Ну, и хорошие люди, куда им нужно, и разбойники плавали. Грабили, встречали, и вот нападали на это место, где люди жили. Называлось это место, Жигулиха... И в одно прекрасное время подплыли к берегу, стали высаживаться, а им с берега кричат: „Куда вы? Зачем вы?“. Они смотрят — на берегу стоят девушка и парень. Они стали в них стрелять. Их много — они двое. „Справимся!“ И когда выстрелили, смотрят — ни девушки нет, ни парня. А вместо них горы оказались... И поднялся на Волге ветер, буря, и давай ихи челны бить о берег, о скалы... И разбились все их челны об эти берега... И после того горы — они как оказались, так они и остались. И им дали люди звание — Молодецкий курган и Дева-гора» («Молодецкий курган и Девья гора», генеалогический миф)

— Что же формировало эту особость Самарской луки?
— Полиэтничная, то есть разно-племенная, территория. Многочисленные народы на протяжении тысячелетий заряжались единым духом, не теряя национальной специфики, и, одновременно, подпитывали общую энергетику места своими индивидуальными токами. Сарматы, савроматы, волжские болгары, хазары, монголо-татары, казанские татары, ногаи, калмыки, потом вольные русские переселенцы, казаки, черемисы, чуваши, мордва... Такой вот клубок, в котором все национальные культуры волжан в той или иной степени прониклись ощущением того, что их общий мир многолик, но что всё-всё в нём имеет свою ценность. Ну а сам волжский мир имеет равностепенную ценность на фоне других культурных ареалов. И, в самом деле, нелепо ведь спорить, что для человека важнее: печень, лёгкие или кожа. Без любой этой части тела человек не жилец. Так же и культура России, особенно, традиционная культура, не жилец без её многоликих природно-культурных комплексов. А понять разнообразные особенности региональной культуры мне помогли труды местных историков, этнографов, археологов, таких как Р.Ф. Туровский, Е.А. Ягафова, Г.И. Матвеева, И.Б. Васильев, Э.Д. Дубман, Ю.Н. Смирнов и др.
— Даже здесь, в детском лагере, я вижу сотни книг по фольклору. Все прочитаны?
— Конечно. Если уж заниматься, то всерьёз. Правда, как только филологи, фольклористы увидели, что биолог замахнулся на их нишу, они приняли мои изыскания «в штыки». Пока я уговаривал их просто приехать на Самарскую Луку, со мной разговаривали по-доброму. Но стоило взяться за дело обстоятельно, и я моментально стал «персоной нон грата». В какой-то степени это продолжается и сейчас. Будучи учёным, я уже начинаю аккуратно взвешивать, в какие уделы фольклористики соваться, а в какие не стоит «нести свою правду» вовсе, ибо тогда вся энергия уйдет на научные баталии.
— Тема неисчерпаема, а жизнь конечна.
— Конечно. Вдобавок, я столкнулся с такими странными явлениями, с которыми, будучи естественником, естественно, не сталкивался. Оказывается, с первых лет Советской власти очень многое в фольклористике было делать запрещено по политическим соображениям. И весь советский период никто не отменял этих негласных запретов. Считалось, к примеру, что миграция фольклорных сюжетов по странам и народам, это ересь. Советский академик-языковед Николай Яковлевич Марр утверждал, что все народы Земного шара живут по одинаковым законам обществознания, утверждённым классиками марксизма, поэтому, мол, сюжеты везде одинаковы и нет никакой их миграции. А раз так, то все столпы советской фольклористики в это «верили», по крайней мере, с трибун и печатных страниц. Я же начал изучать фольклор географически, чем мои оппоненты практически не занимаются, и, в итоге, нашёл такую стезю, которая меня здорово дистанцирует от профессиональных фольклористов, когда они меня начинают уж очень ругать-донимать. Это где-то на грани географии и фольклористики. В принципе, такой науки не существует даже терминологически, но тогда мне это было нужно, как человеку, болеющему за уникальную землю — Самарскую луку. Это сейчас я смею отнести себя к специалистам по всем уникальным ценным территориям России. И Байкал для меня не менее дорог, чем псковское Пушкиногорье. Я, вообще, глубоко убеждён, что мировая культура может нормально развиваться только при разноцветии регионов.
ХРАНИТЕЛИ НЕ ВЫМРУТ, КАК МАМОНТЫ!
— По какому же принципу выделяется уникальная территория?
— Только не по административному. Её границы нельзя оконтурить, основываясь на арифметике и неких директивах. Региональное пространство — очень сложный, развивающийся организм. В одних случаях его границы резки, как линия на бумаге, в других перманентны и налагаются друг на друга по типу диффузного облака параметров. И особая в нём категория — фольклорные пространства. Как бы не развивались крупные города, мнящие себя культурными центрами, главным держателем ценностей были и пребывают окружающие их мелкие населённые пункты. Спросите, почему? Да потому что именно сельская традиционная культура постоянно поддерживает и формирует фольклорную уникальность региона.
— А крупные города, наоборот, нивелируют, унифицируют — короче, глобализируют, стирают разное, специфичное, локальное?
— И это страшно! Нынешняя система образования и стандартизированное мировоззрение работников СМИ ориентируют людей, в основном, на нейтральные, безразличные, глобальные законы жизни. Тем не менее, им вопреки, есть люди, которые ощущают, поддерживают природно-культурные особенности регионов. И люди эти, к счастью, не вымирают, как мамонты.
— Или как хранители у Рэя Бредбери из «451 градус по Фаренгейту»...
— Именно они питают мировую культуру живыми первозданными соками. Благодаря этим передатчикам традиций, сохраняются и развиваются особенные черты неофициальных регионов: Русского Севера и Южного Урала, Владимирского Ополья и Мордовского Присурья, мир Байкала и Мещёры, Алтая и Валдая. Короче говоря, пытаясь сберечь бесценный материал, я был вынужден, как видите, немножечко хитрить. Не просто статусное признание Самарской луки «национальным парком», а непрерывное пространственно-географическое осмысливание распространения культуры и, перво-наперво, фольклора — вот было моё направление, которым я шёл и иду поныне.
— Напрашивается вопрос: а как фольклор приходит на ту или иную территорию?
— Это важнейший элемент исследования. Везде ведь судьбы разные. Положение сегодняшнего учёного облегчает общепринятая мысль о миграции сюжетов, запрещённая в советское время. Да, сюжеты мигрируют от народа к народу, от расы к расе, не зная преград. Допустим, «Кот в сапогах» родом из древней Индии.
— Хотя у всех на уме Шарль Перро.
— Потому что в Россию он «срикошетил» из Западной Европы. Так оно и происходит: человечество вроде бы накапливает массу местных нюансов одного сюжета, а идея остаётся единой и общей. В советское время, когда мысль о миграции сюжетов считалась крамолой, для её опровержения ссылались на сказку «Волк и семеро козлят». Дескать, сюжет её имеется у таких отдалённых народов, связей между которыми просто не могло существовать. Стало быть, никакой миграции нет. Но ведь суть-то сказки удивительно проста, а оттого универсальна: «не пускай на порог чужаков». Она стихийно возникла у разных народов, независимо от связей. Впрочем, это редкий случай и касается, вдобавок, сказок моральных.
— А мораль — «девушка» отзывчивая: перекликается в разных религиях.
— Плюс надо учесть, что фольклорное морализаторство крайне негативно оценивается и слушателями, и рассказчиками.
— Поучительство — признак вульгарности в серьёзной литературе.
— И в фольклоре! Ведь он обычно сочиняется для взрослых. Лишь крайне тонкая прослойка моральных историй отводится для детей, где их учат, что такое хорошо, а что такое плохо. Назидание — свойство плохого рассказчика. Нравоучительная сказка — для самых маленьких и несмышлёных. Зато хорошая сказка — для общего увеселения. В сущности, пушкинское: «Сказка ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок», — немножко вульгарно по мысли. Потому что ни один уважающий себя сказитель не станет рассказывать вульгарную историю. Сказка не для того, чтобы поучить собеседника, а для того, чтобы показать, «как здорово я умею врать». Так или иначе, я пришёл к выводу, что для формирования фольклорного пространства на конкретной уникальной территории должен существовать целый мир знаний. Однако такие мои вольные рассуждения, как естественника, зачастую нервируют фольклористов-гуманитариев, мастаков темы: мол, ты в этом слабак, так и знай своё место! Вот и приходится мириться с тем, что многие мысли и выводы я «формулирую в стол» в надежде, что когда-нибудь это будет востребовано. А разочарования нет! Напротив, то, что я стал изучать территорию по принципу определения, как и какими фольклорными образами она насыщалась, задало такую загадку, оспаривать которую не берётся ни один фольклорист.
— Пример, пожалуйста?!
— Я спрашиваю: каким образом на Самарской луке появились эпические предания или истории с применением эпических приёмов? Ну, допустим, что был на Луке некто, он с чего-то окаменел, потом случилась цепь событий, вот и возникла эта гора, река, озеро, городище или овраг...
«Казаки жили у подножья Молодецкого кургана. Промышляли разбоями. В этом же селе жила злая старуха Жигулиха. Постоянно ворчала на разбойников, что не может спать из-за постоянного шума, криков и сражений. Однажды пристали к берегу челны, пришедшие с верховий Волги. Вышли из них воины и попытались всё селение в плен взять. Была жестокая битва. Жигулиха сильно рассердилась. Взяла в подол ребятишек, дала по шее своему мужику, плюнула и ушла от берега на пять вёрст. Там и поселилась. С тех пор, село Жигули вдали от Волги стоит, у берега человечьи кости валяются, а на Молодецком кургане в тихую погоду слышно как жужжит старая Жигулиха» («Жигулиха», эпический миф)

— Но, согласитесь, в такого рода сюжетах нет ничего необычного, это общая тенденция для всех народов и отдельных местностей?
— Да, так, в общем виде, мифы рождаются везде, но преимущественно — в архаичный период, то есть уходят в родоплеменные отношения. На Самарской же Луке, заметьте, не было непрерывного ряда жителей, которые бы передавали фольклор от поколения поколению. У нас здесь были чёткие обрывы — концы той или иной цивилизации путём катастрофы либо страшной войны, а за ними следовали длительные временные пустоты, периоды простоя — с изгоном/исходом практически всего населения.
— Вы правы: по историческим данным, самаролукское пространство несколько раз претерпело глобальную смену культур и народов.
— Тем не менее, «калейдоскоп» государств и народов не уничтожил главного — долговременной народной памяти. Скажем, народные рассказы сберегли мотивы, связанные с поздними кочевниками — ногайцами, которые ушли от Самарской Луки в первой половине XVII века. Люди есть люди, они могли не раз подменять имена фольклорных героев, их социальную принадлежность, но свято берегли фабулу, дух сюжета. Как это происходило, не всегда понятно. Наверное, поэтому самарскими историками так и не создана шкала смены культур Самарской Луки. И когда я говорю о менталитете жителей Луки, то разумею именно тот период, который развивался без социальных катаклизмов. А это было короткое, в историческом измерении, время присоединения Поволжья к России, после чего не возникало уже ничего кардинального для очередного исчезновения цивилизации. Отсюда парадокс: более древние сюжеты, характерные для создания преданий, на Самарской луке сохранились непонятно как, ведь тут не было преемственности культур и населения — передаточного звена между древностью и современностью. Как будет разрешена эта загадка, неизвестно! Тут либо надо признать, и это первый вариант: ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ БЫЛА, А МЫ ЧЕГО-ТО НЕ ЗНАЕМ. Но любой археолог скажет, что после разгрома Казанского ханства здесь была почти пустыня, не было почти никакой социальной жизни в районе Самарской Луки. Я акцентирую слово «почти», ибо с особым пиететом фиксирую топонимы, народные названия. Допустим, нахожу я на Луке местечко Ишболдень. На первый взгляд, если по-русски, то прочитывается, как «человек не совсем традиционного ума». А я подумал: не могло такое слово возникнуть без преемственности от более древних эпох. Пригляделся: ага, в Волжском Булгаре любой населенный пункт означался словом «балт». Значит, Ишболдень — всего-навсего продукт позднейшей русификации. Но каким образом древние знания могли попасть в среду современных жителей Луки, приехавших сюда со всех концов России и Союза? Получается, что ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ СУЩЕСТВОВАЛА НА УРОВНЕ ОТГОЛОСКОВ. Вот говорят: нежданно-негаданно пришла орда монголо-татар? Что значит «нежданно»? В древние времена военная подготовка, тем более с перемещением на большие расстояния больших масс людей, конницы и обозов, была очень долгой и тщательной. Стало быть, люди заранее знали: грядёт беда.
— Ну, да. Скажем Батый, прежде чем двинуться в поход на Русь, не один месяц готовил базу для прокорма несметного поголовья своих туменов и табунов. А Тимур, собираясь, на Тохтамыша, за несколько сезонов до того усылал на север разведчиков и разводчиков — земледельцев, пастухов, лесорубов. Чтобы засеяли земли и заготовили на месяцы вперёд воды и корма для многочисленных походников: воинов, обозников, свиты и «гужевого транспорта» — лошадей, быков, ишаков...
— Следовательно, те, против кого они шли, не могли не прослышать о нависшей угрозе. А раз знали «задолго до», то многие из них имели возможность поодиночке или же группами укрыться: за болотами, в горах, по лесным чащобам. Ну и второй вариант разгадки: ТЕ, КТО ПРИШЁЛ ПОСЛЕ ПРИСОЕДИНЕНИЯ ПОВОЛЖЬЯ, ПРИВНЁС СВОИ ПРЕДАНИЯ, АДАПТИРОВАВ ИХ К МЕСТНЫМ УСЛОВИЯМ. Можно долго гадать, но в целом, повторю, происхождение преданий на Самарской Луке непонятно. Новые пришельцы — чуваши, мордва, русские, татары — после разгрома Казанского ханства принесли во фрагментарном виде свою культуру. В итоге же, получилось, что сказительские традиции, характерные для Самарской Луки, не типичны для всей Русской равнины. Но есть и общие правила их передачи и восприятия. Допустим, эпос — это «правдивый учебник жизни». Когда разговор касается эпоса, никто не должен смеяться и улыбаться, подвергая сомнению рассказ. В предании я «говорю сущую правду», где сомневаться и не доверять — плохой тон. Это железное правило для слушателя и рассказчика. Более того, мастер по трансляции эпического настроения чаще всего неспособен рассказывать сказки. Сказки — это уже «спектакль художественного вранья». А мы редко идём на спектакль в надежде получить там «учебник жизни». Чтобы воспринимать культуру фольклора, надо уметь рассказывать и уметь слушать. Если, слушая быличку о суевериях, вы продемонстрируете невольную насмешку, рассказчик тут же прервёт повествование. Вы не умеете слушать! А если я рассказываю сказку, то, наоборот, ожидаю эмоциональную реакцию. Ведь я художественным образом «чешу язык». И слушатель должен моему балагурству сопереживать. Такова культура восприятия фольклора. Наши дети, да и мы сами, её потихоньку утрачиваем. А это общие правила, которые пришли на Самарскую Луку и чётко соблюдаются у разных народов.
— Вот как? Тогда скажите, что выделяет нас на общем фоне?
КАКОЙ КРАСИВЫЙ, ДОРОДНЫЙ НАРОД!
— Есть у нас типичные для большинства герои, они бытуют из сказки в сказку. Но есть, и это особенность, такие, у которых нет аналогов вообще. Исстари бытуют представления о воинственных девах — явные отголоски долгого соседства Самарской Луки с женоуправляемым миром кочевников — сарматов и савроматов. Видимо, когда-то в этих местах был матриархат. И главными обидчиками здешнего населения выступали агрессивные, воинственные женщины. Самаролукцы долгое время поддерживали исторический фольклор о воинственных женщинах. Но потом мужская гордость взыграла и востребовала, наверное, перевернуть, переиначить смысл: будто бы здесь господствовали не воинственные и властные женщины, а женщины — защитницы. Так женщины из исторического фольклора, нападавшие на Луку, в поздних переложениях уже защищали Её.
«В старые времена, в селе Усолье жила богатырша. Она прогнала ногайцев в степь. Много лет жили люди спокойно. Усолка состарилась и люди смеялись над её беспомощностью. И тогда ногайское войско вернулось. Усольцы не могли одолеть врага. Стали они просить Усолку забыть обиды и защитить село. Села Усолка на своего старого коня, взяла ржавые меч и копьё и поскакала на врагов. Стала она рубить их. Одних убила, другие убежали. С тех пор место той битвы называется Сеча» («Богатырша Усолка», эпический миф)

— Необычный миф, параллель с амазонками чисто внешняя — женская воинственность, а вот характер всех составляющих совершенно на особинку.
— И таких бриллиантовых блёсток, никому не свойственных, на Луке очень много, когда можно сказать: «а вот это было только у нас». Несколько столетий не знали самаролукцы низкопоклонства, потому что всё это время здесь царил поголовный, можно сказать, семейственный... разбой. Не поверите, но Самарская Лука — едва ли не единственное место, где слово «разбойник» означало уважаемого человека — кормильца. Видимо, по этой причине, преклонение перед «лихими талантами» здесь превосходит всё сравнимое. Или возьмём уникальную фигуру «Волкодира». Это странное существо, препятствующее переходу человека из мира в мир: страж на границе разных измерений. По преданию, его одолел лишь разбойник Стенька Разин. Детально Волкодир не прописан, это и ни к чему: множество подробностей для сказки минус. Сказка — не именной продукт сочинителя, а устное творчество, передаваемое из поколения в поколение. Ещё один редкий персонаж — хозяйка Жигулей. Что-то подобное существует только на Урале — Хозяйка Медной горы. А есть категория персонажей, которые вроде бы типичны, но выглядят нетипично именно в нашей традиции. Это, перво-наперво, Степан Разин — не исторический, а тот, который бытует в представлении людей. Ни для кого не секрет, что донского атамана любят и уважают по всей России, но только у самаролукцев исторический Разин совершенно блёкнет перед фольклорным. Сказочный Разин — это уже могучий волшебник, который обладает независимым нравом и даром невидимки. Чтобы убежать из тюрьмы, ему достаточно нарисовать корабль, и тот материализуется. Будучи подростком, Степан Разин одолевает загадочного Волкодира и получает дар понимать язык зверей и птиц. Один только Разин способен подшутить, подсмеяться над безымянным царём-батюшкой, и только Разин Степан оказывается в положении, когда сам царь бьёт челом, прося его не грабить государские суда. И только один Разин ни у кого ничего не просит.
«Вот раз плывёт шляпа по Волге. Бурлаки было нагнулись с плота и хотели взять шляпу, но лоцман их остановил и сказал:
— Шляпу не берите, а то будет худо.
Не послушались бурлаки лоцмана, подняли шляпу из воды. Не успели её вынуть, как в это время из-под неё человек вышел и сказал:
— Что вам от меня нужно? Хочешь, я посуду потоплю! Ты зачем велел им шляпу поднять? — сказал человек из-под шляпы лоцману.
— Я иду, — говорит он, — прямо по Волге, как по земле, до самой Астрахани, и смотрю за порядками, а вы мне мешаете идти! Ну, ладно, подлецы, — говорит человек, — жалею только лоцмана, а то бы потопил посуду. Вы виноваты, — сказал человек бурлакам (а их было 90 человек). — Ни хозяин, ни лоцман, а только вы виноваты в этом!
И спустился человек в воду, шляпа накрыла его голову, и пошел он опять по дну Волги, как пешком по земле.
Только шляпу его стало видать по воде, и она поплыла вниз по Волге до самой Астрахани» («Шляпа на воде», предание о разбойниках)

— В чём трудность генеалогии местного фольклора?
— Лично я пока не нахожу пути чёткой градации: чувашский ли, мордовский или русский источник? Все жители Луки имеют общие черты. Этнографами это исследовано слабо, нет умозаключений, кто и что у кого заимствовал. Общую характеристику менталитета Самарской Луки, независимо от национальности, не дал ни один этнограф. Первый, кто заметил специфичную ментальность жителей Луки, был опять же врождённый психолог — живописец Репин. О жителях села Ширяево, где он бывал в 1870 году, Илья Ефимович вспоминал:
«Какой красивый, дородный народ!... И откуда у них такая независимость, мажорность в разговоре? И эта осанка, полная достоинства? Как ни станет мужик — всё красиво. И бабы подходят. Тоже княжны какие-то по складу: рослые, красивые, смелые. Всем здесь говорят „ты“ обыватели, и за этим чувствуется равенство. Никакого подхалимства, никакой замашки услужить господам — словом никакого холопства» (И.Я. Репин «Далёкое близкое»).

— И это верно, горделивость жителей Самарской Луки, особенно, женщин не имеет аналогов нигде, где проживает крестьянство. И худородному дворянину Репину было чуток обидно, что никто из жителей ему не кланяется. Вслед за Репиным анализируя природу Луки, приходишь к определённым выводам: уходя в леса под защиту гор и окружающей эту землю широкой реки, люди, умудрялись сохранить в себе ощущение независимости. Те же разбойные мотивы Самарской Луки совсем не походят на северорусские фольклорные образы и действия. В любом другом месте разбойники — всего лишь примитивные бандиты, лишённые понимания чести и достоинства. Зато самаролукский разбойный цикл — это уже произведения с отчеканенной философией непременной справедливости, особым кодексом чести. Коренным жителям чувашских, русских и мордовских сёл Самарской Луки не присущи болезненные комплексы, встречающиеся порой у этносов, испытавших долгую, тяжкую неволю. В то же время, самаролукское свободолюбие не такое раздольное, как например, в центральной России.
— С чего бы, кстати?
— У нас свободолюбие как бы камерное: «Куда ведь ни пойдешь, через день-два — край вольной земли». Как на острове. Поэтому душевная широта, физическая щедрость связаны у этих людей с образом могучей просторной Волги. Склонная к озорству душа самаролукца впитала в себя русскую бесшабашность, чувашскую мягкость, татарскую мудрость, добродушную мордовскую хитрость. Всё это способствовало процветанию сказительства. С другой стороны, общность интересов жителей Луки откладывает отпечаток даже на фольклор. Это характерно и для эпохи, когда все жители занимались разбойным промыслом. Разбой — легкий способ обогащения, большинству людей мало доступный. Причём, не только психологически или физически. Тут более важны подходящие природные условия: густые леса, горы, реки, пещеры. Вот эта уникальная изолированность и неприступность, во многом, и сподвигла население Жигулей на удачливый разбой. Но опять же эпоха разбойничества на Самарской Луке только внешне кажется героической и романтичной.
— Ну, да, в 1860-70-е все так хором и восхищались: «О, эта жигулёвская вольница!». Да и могучие бурлаки одно время в моду вошли...
"На Волге, в тридцатых годах (ХIХ века, — автор) ходил силач бурлак, Никитушка Ломов; родился он в Пензенской губернии. Хозяева судов дорожили его страшной силой: работал он за четверых и получал паёк тоже за четверых. Про силу его на Волге рассказывают чудеса; памятен он и на Каспийском море. Плыл он раз по этому морю, и ночью выпало ему быть вахтенным на хозяйском судне. Кругом пошаливали трухменцы и частенько грабили русских: надо было держать ухо востро. Товарищи уснули; ходит Ломов по палубе и посматривает; вдруг видит лодку с трухменцами, человек с двадцать. Он подпустил их вплоть; трухменцы полезли из лодки на борт, а Ломов тем временем, не будя товарищей, распорядился по-своему: взял шест, в руку толщиной, и ждёт. Как только показалось с десяток трухменских голов, он размахнулся вдоль борта и смёл их в воду. Другие полезли — то же. Те, что в лодке остались, пошли наутёк, но и их Ломов в покое не оставил: взял небольшой запасной якорь с кормы да в лодку и кинул. Якорь был пудов пятнадцать; лодка с трухменцами потонула. Утром на судне проснулись, он им всё и рассказал.
— Что же ты нас не разбудил?
— Да чего, — говорит, — будить-то? Я сам с ними управился.
...С одним купцом на Волге он хорошую штуку сыграл. Идёт как-то берегом, подходит к городу (уездному). Стоит город на высокой горе, а внизу пристань. Вот идёт он и видит: мужики около чего-то возятся.
— Чего вы, братцы, делаете?
— Да вот такой-то купец нанял нас якорь вытащить.
— За много ли нанялись?
— Да всего за три рубля.
— Дайте-ка я вам помогу!
Подошёл, раза три качнул (а якорь не меньше как в двадцать пять пудов) и выворотил якорь с землёй вместе. Мужики подивились такой силе. Бежит с горы купец, начал на Ломова и на мужиков кричать.
— Ты зачем, — говорит, — им помогал? Я тебя рядил?
Вынул вместо трех рублей один рубль и отдал мужикам. Те чуть не плачут.
— Будет, — говорит, — с вас!
Сам ушёл домой. Ломов и говорит:
— Не печальтесь! Я с ним сыграю штуку; только после как деньги получите, водки мне штоф поставьте.
Взял якорь на плечо и попёр его в гору. Навстречу баба с вёдрами попалась (дело было к вечеру), увидала она Ломова, думала, что сам нечистый идёт, вскрикнула и упала замертво. Ломов взошёл на гору, подошёл к купцову дому и повесил якорь на ворота. Вернулся к мужикам и говорит:
— Ну, братцы, теперь он и тремя рублями не отделается; снимать-то вы же будете! Смотрите, дёшево не берите!
Мужики его поблагодарили и после большие деньги взяли с купца« («Про Никитушку Ломова», эпический миф)
— В цене была силушка былинная!
— А эпоха была бесталанная. И это понятно: где легко разбогатеть, там нет нужды заниматься культурой. Чтобы совершенствовать культуру, нельзя быть нищим, но ещё хуже быть легко обогатившимся.
— То есть у нас тут процветали односторонне-лихие «таланты разбойной направленности»?
— Это так, но даже по качеству таких талантов Луку от других областей России отличало то, что это единственное место, где у слова «разбойник» синоним — «уважаемый человек». А раз уважаемый человек, то он не чужд нравственных исканий, страданий и покаяний. Тот же любимец самаролукского народа Степан Разин в фольклоре жив поныне, но всю жизнь он страдает, зная, что грешник. А почему? А потому, что нигде больше в России так не каялись во грехе разбоя, как те самые жигулёвские разбойники. Мифический Разин обитает в землянках и пещерах. А по ночам его мучают черти за грехи, и его великая неистребимая мечта — просто УМЕРЕТЬ. Вот это противоречивое сплетение личного гордого сознания лихости-удальства с общим осмыслением жителями греховности своего ремесла, и делало народ Луки не примитивным даже в столь мало-созидательный период.
— С детства многим знакомо слово «быль». В вот Вы употребляете термин «былички».
— Есть немало фольклорных направлений, требующих особого отношения и культуры исследователя. Мы уже знаем, что сказка — это «художественное вранье», а эпос — «торжественное поучение». Но есть более легковесное «несказочное поучение», где подробно и запутанно либо чётко и кратко сообщается о суевериях. Его и называют быличкой. «Кошка перебежала дорогу — обойди». Увы, народ давно не использует, даже путается в градации: предания, былички, эпос... «Я люблю рассказывать только это». И не поймёшь, о чём речь, пока не начнёт, тогда и видишь: это умелец по преданию, а это искусник по быличкам. Предания и, тем более, сказки обычно собирают аудиторию, это массовые посиделки. Былички же произносятся мимоходом, походя, как анекдоты на тему:
«Говорили, что шишиги — это проклятые дети. Они становились такими из обычных людей. Шишиги купались в озере. Люди их замечали. Шишиги, или их лешенками ещё звали, озоровали.
Вот идёт Великий Пост. Шишига подойдёт к окошку — или палкой стучит или кричит. А мы в доме шепчем:
— Не шумите, не шумите, шишига пришла!
Шишиги жили в лесу. Отец с матерью, к примеру, поругают ребёнка, назовут его чёртом или лятуном, ребёнок после этого и мучается. Мучается, мучается, мучается и умирает» («Происхождение шишиг», быличка)
— Выходит, люди с других территорий регулярно добавляли нам на Самарской Луке культуру различий, а это, в свой черёд, обусловило специфику её менталитета?
— Возможно, при этом сама культура жёстко адаптировалась к местной территории. Тем не менее, фольклорной географии, как таковой, не существует, хотя все знают, что есть даже книги с географическими привязками, например, «Сказки русского Севера». Значит, настрой существует, географическое представление на уровне интуиции имеется. На том же русском юге (Белгород) намешано многое, особенно, силён украинский менталитет. Казалось бы, сюжет сказки «Кот в сапогах» трудно усложнить. Однако тут, как и на Украине, вместо Кота часто присутствует Лиса. С чего бы это Лисе помогать человеку? Для Кота-то он был Хозяин. Технически же сюжет единый.

Полная версия интервью - http://www.gubernya63.ru/Lichnost-v-istorii/famous/jurij-rowevskij-sozdatel-nacionalnogo-parka-samarskaja-luka.html