Очеловечивание котиков

История с мальчиком Степой и девочкой, собирающейся в Африку, иллюстрируют, что, вступив в информационную эпоху, мы ведем себя в ней, как деревенщина в городе, которую разводят сразу по прибытии на вокзал.

Мы бездумно кликаем в лайк или в ретвит, едва глянув чужую слезную мольбу о помощи.

Весь Рунет пишет письма мальчику Степе С. 11-ти лет, которого травили одноклассники по причине лоховства в социальных сетях. Ведь он (со слов Степиной мамы) постил во «ВКонтакте» детсадовских динозавриков, за что лайков получал ноль. А еще весь Рунет умиляется видео 4-летней девочки N., которая грозит отцу после ссоры уехать в Африку, где дети голодают, и там вместе с ними в знак протеста от голода умереть.

Теперь лайки Степе ставят президенты и астронавты (что, однокласснички, выкусили?!). Историю мальчика обсуждает Иван Ургант и Павел Лобков, а историю девочки — «Комсомольская правда».

Состояние, которые люди при этом испытывают, определяется словом «милота»: в самом деле, мы что, звери?! Мы — люди, мы испытываем эмпатию, сочувствие, сострадание к собрату и сосестричке из сапиенсов. Это мы только кажемся сухими и черствыми, испытывающими умиление разве что к запощенным котикам. Не только котик — друг человека! Homo homini amicus est!

Я, похоже, редкий Homo sapiens, который не испытывает, глядя на бум сочувствия, умиления. По простой причине. Эмпатия свойственна не только человеку, но и тьме живых существ, от мышей до высших приматов. Взаимный альтруизм свойствен и дрожжевым бактериям — вон, Лобков по образованию биолог, он не даст соврать. А отличие человека же от животного, прежде всего, в культуре, то есть в возможности сохранять и передавать опыт (и не только свой) негенетическим путем.

Я сочувствую Степе не столько потому, что его травят одноклассники (меня, случалось, тоже травили), а потому, что за него публично вступилась мама (моя, по счастью, про травлю не ведала, а если ведала, то не вмешивалась). Теперь его отношения с одноклассниками могут затянуться совсем тугим узлом. Что касается 4-летней прелестной малышки, то она великолепно манипулирует отцом, добиваясь своего, и он еще хлебнет с ней горя просто потому, что ни фига не знает психологии детей, которые часто не прелестники, а маленькие жестокие гадины (если им потакать). И они быстро растут, кстати.

Обе истории задевают меня просто как иллюстрации: вступив в информационную эпоху, мы ведем себя в ней, как дети индустриальной поры, как деревенщина в городе, которую разводят сразу по прибытии на вокзал.

Жить в индустриальной эпохе мы умеем. Индустриализм — это города, большая плотность, множество социальных связей, огромный ранний опыт не только ласки родни, когда она есть, но и нелюбви, жестокости, предательств. Но благодаря этому опыту обид, разочарований, обманов мы создаем демпферную прослойку, не позволяющую реальности нас убивать. Взрослея и разочаровываясь, мы создаем социальный иммунитет — подобно тому, как детское тельце, сталкиваясь с биллионами бактерий, вырабатывает природный иммунитет (и биолог Лобков опять же это подтвердит).

Городские мальчик и девочка годам к 16, если не раньше, — уже взрослые, опытные, осторожные, с трудом ведущиеся на разводки («украли деньги и паспорт! Помогите на операцию!») мужчины и женщины. Они не черствы, в них (в нас) не убито ничто человеческое, а точнее, животное, если говорить о сочувствии. Но сложная городская культура снабжает нас серьезным щитом — подобно тому, как наш мозг защищен от инфекции мощнейшим гематоэнцефалическим барьером (поэтому у нас не бывает простуды мозжечка и насморка зоны Брока).

А информационная среда — вещь для нас новая, мы в ней лохи-лохами, мы бездумно кликаем в лайк или в ретвит, едва глянув чужую слезную мольбу о помощи, о сборе денег на операцию, о поиске пропавшего ребенка, о защите травимого мальчика, о поддержке такой забавной девочки.

Я сам так тыкал, пока к стыду не убеждался, что тыкал не в кнопку помощи, а в центр эгоистического самоудовлетворения: ах, вот такой я добрый и чуткий! А потом выяснялось, что деньги на операцию клянчит мама-идиотка, у которой нет даже истории болезни ребенка. Что поиск пропавшего — это ветхий «баян», на который из-за меня повелись еще сколько-то людей. И я — и мы — повторяю, скорее тешим себя, чем помогаем другим. И в тех случаях, когда не просто лайкаем, а переводим реальные деньги, — тоже.

Алгоритм поведения в новой цивилизации должен быть другим. У меня он состоит из двух частей.

Часть первая: сочувствуй, но не помогай, не продвигай, не рекомендуй, не ретвить то, в чем не уверен. Даже если это берет тебя за живое. Просто принимай к сведению. Иначе вляпаешься в историю не просто с мальчиком, а с «распятым мальчиком», как в нее вляпалась некогда очень сильная журналистка Ираида Зейналова. Мальчик Степа сегодня в своей школе суперзвезда, но потом волна отхлынет - все факиры в Интернете ровно на час, это нужно усвоить, - не решив ни одну из его реальных проблем, и как ему жить дальше? Без нас, таких сердобольных, таких короткопамятных, которые найдут уже другую усладу страдающего сердца, а Степину страницу вычистят вместе с мусором из кэша?

Часть вторая: выдели в личном бюджете ежемесячную сумму (фиксированную либо процент) на персональную помощь тем или тому, в чем ты уверен и помощь чему ты считаешь важным. Общество будущего — это общество децентрализованное, как Uber-такси, с минимальной ролью государства и прочих вертикалей власти, но с очень большой ролью помощи p2p («peer to peer», «от равного равному»). Тогда кто-то будет помогать хостелу, а кто-то — костелу, а кто-то - старой бабушке, а кто-то - бедной девушке.

По себе знаю, что это намного труднее. Зато намного приятнее, потому что видишь результат.

А вот всех прочих случаях я предпочту умиляться очередному запощенному котику — для людей от умиления котиками меньше вреда.

Бедный Степа!

Дмитрий Губин

http://www.rosbalt.ru/blogs/2016/04/23/1508969.html